Неточные совпадения
Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он
в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: «А каково вам, господа, покажется вот это произведенье природы?» — подошел было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы
оставался всего один
хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою
в какую-то сушеную маленькую рыбку.
Даже курицы стремились ускоренной рысью
в подворотню; один бойкий петух с черной грудью, похожей на атласный жилет, и красным
хвостом, закрученным на самый гребень,
остался было на дороге и уже совсем собрался кричать, да вдруг сконфузился и тоже побежал.
Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий
в мундире, потому что у него висел
хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь
осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей.
Арефу забавляло, что Гарусов прикинулся бродягой и думал, что его не признают: от прежнего зверя один
хвост остался. Гарусов
в свою очередь тоже признал дьячка и решил про себя, что доедет на его кобыле до монастыря, а потом
в благодарность и выдаст дьячка игумену Моисею. У всякого был свой расчет.
Дутый медный бубенчик, величиною с крупный русский орех или несколько побольше, но круглый, звонкий и легкий, пришпиливается
в хвосте, для чего надобно взять ястреба
в обе руки, а другому охотнику разобрать бережно
хвост на две равные половинки и, отступя на вершок от репицы, проколоть одно из средних хвостовых перьев посредине обыкновенной медной булавкой; на нее надеть за ушко бубенчик, острый конец воткнуть
в другое среднее соседнее перо и вогнать булавку до самой головки; она будет так крепко держаться, что точно врастет
в перо; иногда ушко бубенчика отломится, а булавка
останется навсегда.
— Да тебе стыдно, что ли, со мной? Так
оставайся дома, не спрашивают. Ишь какой генерал; я и сама генеральша. Да и чего вас такой
хвост за мной
в самом деле потащится? Я и с Алексеем Ивановичем все осмотрю…
Матрена. Велит? А веленье то его псу под
хвост. Уж ты не сумлевайся, не бывать этому делу, я сейчас с твоим стариком все дела просею, процежу, ничего не
останется. Я и пошла с ним — один пример сделать. Как же сынок
в счастье живет, счастья ждет, а я за него потаскуху сватать стану. Что ж, я дура, что ль.
Солнце взошло, но играло оно или нет, Горчаков не видел. Всю дорогу до самого дома он молчал, о чем-то думал и не спускал глаз с черного
хвоста лошади. Неизвестно отчего, им овладела скука, и от праздничной радости
в груди не
осталось ничего, как будто ее и не было.
Уничтоженная Оля сконфуженно поднялась с колен. Кстати сказать,
оставаться в прежнем положении уже не являлось никакой необходимостью, так как коварный Хвостик как раз
в эту минуту снова выгнул спину, махнул пушистым
хвостом, приятно мяукнул и… скрылся за забором.
Чтобы укрыться от гнуса, собаки вырыли глубокие норы
в земле и залезли
в них так, что снаружи
остались видными только
хвосты.
На этом разговор окончился, но
Хвостов, упрошенный кроме того и женой,
остался в Москве, а
в имение Зыбина с уведомлением о смерти его жены был послан дворецкий.
Мне сказывал один известный психиатр, что одна дама
в самое короткое время схоронила обожаемого мужа и шестерых детей и после всех этих потерь
оставалась в своем разуме, а потом вдруг дворник как-то ее коту
хвост отрубил — она этим так огорчилась, что с горя потеряла рассудок, начала кусаться, и ее свезли
в сумасшедший дом. «Это бывает, — продолжал психиатр. — Люди иной раз черт знает что переносят, а на пустяках спотыкнутся и сажай их
в матрацы, чтоб головы себе не разбили».
Было смятение, и шум, и вопли, и крики смертельного испуга.
В паническом страхе люди бросились к дверям и превратились
в стадо: они цеплялись друг за друга, угрожали оскаленными зубами, душили и рычали. И выливались
в дверь так медленно, как вода из опрокинутой бутылки.
Остались только псаломщик, уронивший книгу, вдова с детьми и Иван Порфирыч. Последний минуту смотрел на попа — и сорвался с места, и врезался
в хвост толпы, исторгнув новые крики ужаса и гнева.